Клим Драконоборец и Зона Смерти - Страница 6

– Истинно глаголешь, жидковато и для печати негоже, – согласился Дрю из Халуги. – А еще слишком затянуто – целых две песни о страданиях и муках. По мне, так хватит одной.

– Прямо скажем, не Барак Абаламский и даже не Криль Песнопевец, – осторожно произнес Туйтак, помощник палача. – Батальных сцен вовсе нет, а ведь Данила твой – рыцарь. Отчего бы ему не схватиться с каким-нибудь ревнивым эльфом? Выпустил бы кишки остроухому, и гуляй малина. Или хоть бы в лоб заехал!

Гортензий начал было бледнеть и сжимать кулаки, но тут раздался мягкий голос сира Джакуса:

– В любовной повести не место поединкам, и слышать мы должны не лязг клинков, а отзвуки лобзаний. Что до огрехов в стихосложении, простим великодушно их, ибо перед нами первый опыт достойного Гортензия. Не сомневаюсь, он не забудет сказанного нами.

Де Мем опять порозовел. Его дед был пиктским друидом, переселившимся в Хай Борию, и от него внуку достались длинноватый тонкий нос, соломенные волосы и наследственное занятие. Снами торговали исключительно пикты.

– Этот его стих – не первый, – упрямо буркнул Туйтак. – Была еще возлюбленная ода, тоже слюни и сопли. Как бабочка порхаешь ты над лугом и пьешь нектар цветов весенних… Бабочка, ха!

Гортензий скрипнул зубами и снова побледнел. У него явно намечались контры с Туйтаком.

– Я просил без оскорблений, – произнес Клим. – Есть что сказать по существу? Так молви!

– Есть, твое величество! У него Данила прыгнул со стены… А ведь стена городская была в развалинах. Это сейчас ее подняли по твоему велению. А было что? Ослу по яйца! Сиганешь с такой стены – пятки отобьешь, и только!

Дрю с Опанасом захихикали, а Црым рассудительно вымолвил:

– Если уж прыгать, так с дворцовой башни, а лучше отравы глотнуть и скончаться в страшных судорогах. Но на деле сир Ардалион жив и даже превозмог эльфийские чары и завел супругу. Как-то у тебя не вяжется с реальностью, брат Гортензий. Ты чего перестарался?

– На то было особое пожелание графа Ардалиона, – прошипел сквозь зубы Мем. – Захотелось ему трагический конец, ибо, по его словам, так бы все и случилось, если бы не милостивый наш владыка и госпожа Хоколь. Их стараниями граф исцелился.

Барды вздрогнули, Туйтак прикусил губу, лютнист Каврай скорчился на своей скамейке, стараясь казаться поменьше. Даже Црым втянул голову в плечи, изображая на лице крайнее почтение. Прошла минута. Потом Опанас Дурбентский нерешительно протянул:

– Ясно дело, госпожа Хоколь женщина видная. Любого мужчину излечит от чего угодно…

– Даже от эльфийского чародейства, – поддержал его Дрю из Халуги.

– Потому как ведьма, – тихо добавил Туйтак и тут же стушевался под взглядом Црыма.

– Ты это о чем, парень? Собственной плетки давно не пробовал? – ласково поинтересовался шут. – Ведьма, значит? Ты про кого такое лепишь? Про графскую супругу и родственницу короля?

Нравом госпожа Хоколь была крутовата и, если не кривить душой, являлась ведьмой, а точнее – ведуньей. Клим познакомился с нею в деревне Плохая Погода, что в Огнедышащих горах, встретил ее перед битвой с драконом и к ней же пришел после сражения, израненный и опаленный огнем. Хоколь короля исцелила, и он, заметив, что ведунья женщина пригожая и статная, усмотрел в том пользу и велел явиться во дворец. О том, как Хоколь лечила графа от эльфийских чар, никому не ведомо, но вскоре обвенчали их в храме Благого, и сделался граф через супругу королевским кунаком-баурсаком.

То была особая форма родства среди мужчин: Омриваль, королева Клима, приходилась сестрой барону Джакусу, Джакус был женат на Терине, племяннице Хоколь, а Хоколь стала супругой Ардалиона. Обе они, Терине и Хоколь, родились в Плохой Погоде и не относились к знати, но в Хай Бории не считалось зазорным графу или барону жениться на крестьянке. Была бы собой хороша да детей рожала, а остальное приложится.

Црым сверлил Туйтака взглядом – и уже отнюдь не ласковым. Издатель «Петли и плахи» начал ерзать и бледнеть, оба барда замерли в тревожном ожидании, Гортензий де Мем мстительно усмехался, а Джакус с печальным видом глядел в потолок.

Все как у нас в собраниях пиитов, подумал Клим. Едят друг друга, жалят и язвят… Ну и отлично! Так и взращиваются таланты! А литературный талант самолюбив, ревнив, к славе жаден, и только повод дай – вцепится коллеге в горло.

Так он думал, но, конечно, это были мысли критика, а не короля. В своей королевской ипостаси Клим знал, что сказать и что сделать.

– Не всякий пиит оседлает Пегаса в свои младые годы, – важно произнес он. – Ты, Гортензий, еще не оседлал, но очень старался. Давай и дальше так! Твори, трудись! Оседлаешь, а там и на Олимп махнешь. Как говорится, через тернии – к звездам.

– Это такое заклинание, господин? – робко спросил Гортензий.

– В каком-то смысле. Что до твоей поэмы… – Клим окинул автора строгим взглядом, и тот затрепетал. – Дрю прав, читать ее в печатном виде сил не хватит, но для декламации стих у тебя вполне подходящий. Так что повелеваю переделать поэму в пьесу, собрать лицедеев и поставить ее на театре. А чтобы трудился ты ретивее, вот задаток. Жалую с правом ношения.

Клим отшпилил орден с крупным изумрудом и вложил его в ладонь Гортензия. Туйтак сглотнул слюну, Дрю с Опанасом завистливо вздохнули, лютнист Каврай облизнулся и с вожделением уставился на орден. Глаза торговца снами увлажнились, на щеках расцвели розы. Гортензий вытер слезинку, поклонился в пояс и молвил прерывающимся голосом: